Гиперболоид инженера Гарина (Александр Гинцбург) [1965, фантастика, детектив, шпионский, экранизация, DVDRip]

Алексе́й Николаевич Толсто́й (1882/83-1945) — русский советский писатель, граф, академик АН СССР (1939).
Автор социально-психологических, исторических и научно-фантастических романов, повестей и рассказов, публицистических произведений. Лауреат трёх Сталинских премий первой степени (посмертно: 1941 — Сталинская премия первой степени за 1—2 части романа «Пётр I»; 1943 — Сталинская премия первой степени за роман «Хождение по мукам» (передана в Фонд обороны на строительство танка «Грозный»); 1946 — Сталинская премия первой степени за пьесу «Иван Грозный» ).

«Гиперболоид инженера Гарина» — фантастический роман А. Н. Толстого, завершенный к 1927 году. Кстати, первый советский фантастический роман, с детективным авантюрно-шпионским сюжетом. Переработан, со включением новых глав, в 1937 году

На создание этого романа А. Н. Толстого вдохновил завораживающий образ конструкции Шуховской башни, построенной в 1922 году в виде уходящих в высоту секций-гиперболоидов. В статье «Как мы пишем» (декабрь 1929 года) А.Н.Толстой сообщает: «Когда писал „Гиперболоид инженера Гарина“, старый знакомый Оленин рассказал мне действительную историю постройки такого двойного гиперболоида. Инженер, сделавший это открытие, погиб в Сибири. Пришлось ознакомиться с новейшими теориями молекулярной физики. Много помог мне академик П. П. Лазарев». По словам автора, первая часть романа — авантюрная, вторая — героическая, а третья — утопическая.
Экранизации романа «Гиперболоид инженера Гарина»:
1965 — "Гиперболоид инженера Гарина" (фильм), режиссёр Александр Гинцбург.
1973 — "Крах инженера Гарина" (фильм-римейк, сериал)

Личность Алексея Толстого чрезвычайно противоречива так же, как его творчество. В СССР он воспринимался как «писатель номер два» (после А.М.Горького) и был символом «перековки» барина, графа в советского гражданина.

Кстати, дирижабль, который снимали в фильме, - это "Урал-2", построенный в 1965 году. Главным конструктором и командиром экипажа был Давид Залманович Бимбат.
Так называемый «тепловой луч», о котором рассказывается в романе А.Н.Толстого, использовался в романе «Война миров», написанном Гербертом Уэллсом в 1897 году.
А.Н.Толстой перерабатывал роман четыре раза — в 1927, 1934, 1936 и 1939 годах.
Более корректное название изобретения Гарина — параболоид. Толстой знал об этом, однако выбрал слово «гиперболоид» из-за более внушительного звучания.
Описанный в романе «Гиперболоид инженера Гарина» подрыв химического завода в Германии основан на реальном событии: из-за нарушения техники безопасности при проведении взрывных работ взорвалось несколько сот тонн аммонала на одном из химических заводов
В 1944 году профессор Г. Слюсарев в книге «О возможном и невозможном в оптике» доказывал, что А.Н.Толстой пренебрёг законами оптики и термодинамики, что гиперболоид Гарина — пример теоретически необоснованной фантазии. Однако уже через 16 лет был создан первый лазер — квантовый генератор оптического диапазона, луч которого очень похож на «лучевой шнур» гиперболоида. Еще раньше, в 1953—1954 годах, был разработан мазер — квантовый генератор, излучающий в микроволновом диапазоне.
После открытия советскими физиками Н. Басовым и А. Прохоровым квантового генератора академик Л. Арцимович, выступая на Всесоюзном совещании научных работников, сказал: «Для любителей научной фантастики я хочу заметить, что игольчатые пучки атомных радиостанций представляют собой своеобразную реализацию идей „гиперболоида инженера Гарина“».
Упомянутый в романе «тайный совет трехсот, во главе которого стоит Роллинг» — прямая отсылка к популярной по сей день конспирологической теории тайного «Комитета-300».
Группа «Кино» первоначально называлась «Гарин и гиперболоиды».
У группы «Пикник» в альбоме «Железные мантры» есть песня под названием «Гиперболоид».

«…На главном почтамте в одно из окошек приема заграничных телеграмм
просунулась жирная красноватая рука и повисла с дрожащим телеграфным
бланком.
Телеграфист несколько секунд глядел на эту руку и наконец понял: "Ага,
пятого пальца нет - мизинца", и стал читать бланк.
"Варшава, Маршалковская, Семенову. Поручение выполнено наполовину,
инженер отбыл, документы получить не удалось, жду распоряжений. Стась".
Телеграфист подчеркнул красным «Варшава». Поднялся и, заслонив собой
окошечко, стал глядеть через решетку на подателя телеграммы. Это был
массивный, средних лет человек, с нездоровой, желтовато-серой кожей надутого
лица, с висячими, прикрывающими рот желтыми усами. Глаза спрятаны под
щелками опухших век. На бритой голове коричневый бархатный картуз.
- В чем дело? - спросил он грубо. - Принимайте телеграмму.
- Телеграмма шифрованная, - сказал телеграфист.
- То есть как - шифрованная? Что вы мне ерунду порете! Это
коммерческая телеграмма, вы обязаны принять. Я покажу удостоверение, я
состою при Польском консульстве, вы ответите за малейшую задержку.
Четырехпалый гражданин рассердился и тряс щеками, не говорил, а лаял,
- но рука его на прилавке окошечка продолжала тревожно дрожать.
- Видите ли, гражданин, - говорил ему телеграфист, - хотя вы
уверяете, будто ваша телеграмма коммерческая, а я уверяю, что -
политическая, шифрованная.
Телеграфист усмехался. Желтый господин, сердясь, повышал голос, а между
тем телеграмму его незаметно взяла барышня и отнесла к столу, где Василий
Витальевич Шельга просматривал всю подачу телеграмм этого дня.
Взглянув на бланк: "Варшава, Маршалковская", он вышел за перегородку в
зал, остановился позади сердитого отправителя и сделал знак телеграфисту.
Тот, покрутив носом, прошелся насчет панской политики и сел писать
квитанцию. Поляк тяжело сопел от злости, переминаясь, скрипел лакированными
башмаками. Шельга внимательно глядел на его большие ноги. Отошел к выходным
дверям, кивнул дежурному агенту на поляка:
- Проследить.
Вчерашние поиски с ищейкой привели от дачи в Березовом леску к реке
Крестовке, где и оборвались: здесь убийцы, очевидно, сели в лодку. Вчерашний
день не принес новых данных. Преступники, по всей видимости, были хорошо
скрыты в Ленинграде. Не дал ничего и просмотр телеграмм. Только эта
последняя, пожалуй, - в Варшаву Семенову, - представляла некоторый
интерес.
Телеграфист подал поляку квитанцию, тот полез в жилетный карман за
мелочью. В это время к окошечку быстро подошел с бланком в руке красивый
темноглазый человек с острой бородкой и, поджидая, когда место освободится,
со спокойным недоброжелательством глядел на солидный живот сердитого поляка.
Затем Шельга увидел, как человек с острой бородкой вдруг весь
подобрался: он заметил четырехпалую руку и сейчас же взглянул поляку в лицо.
Глаза их встретились. У поляка отвалилась челюсть. Опухшие веки широко
раскрылись. В мутных глазах мелькнул ужас. Лицо его, как у чудовищного
хамелеона, изменилось - стало свинцовым.
И только тогда Шельга понял, что - узнал стоявшего перед поляком человека
с бородкой: это был двойник убитого на даче в Березовом леску на
Крестовском...
Поляк хрипло вскрикнул и понесся с невероятной быстротой к выходу.
Дежурный агент, которому было приказано лишь следить за ним издали,
беспрепятственно пропустил его на улицу и проскользнул вслед.
Двойник убитого остался стоять у окошечка. Холодные, с темным ободком,
глаза его не выражали ничего, кроме изумления. Он пожал плечом и, когда
поляк скрылся, подал телеграфисту бланк:
"Париж, Бульвар Батиньоль, до востребования, номеру 555. Немедленно
приступите к анализу, качество повысить на пятьдесят процентов, в середине
мая жду первой посылки. П. П. ".
- Телеграмма касается научных работ, ими сейчас занят мой товарищ,
командированный в Париж Институтом неорганической химии, - сказал он
телеграфисту. Затем не спеша потянул из кармана папиросную коробку, постукал
папиросой и осторожно закурил ее. Шельга учтиво сказал ему:
- Разрешите вас на два слова.
Человек с бородкой взглянул на него, опустил ресницы и ответил с
крайней любезностью:
- Пожалуйста.
- Я агент уголовного розыска, - сказал Шельга, приоткрывая карточку,
- может быть, поищем более удобное место для разговора.
- Вы хотите арестовать меня?
- Ни малейшего намерения. Я хочу вас предупредить, что поляк, который
отсюда выбежал, намерен вас убить, так же как вчера на Крестовском он убил
инженера Гарина.
Человек с бородкой на минуту задумался. Ни вежливость, ни спокойствие
не покинули его.
- Пожалуйста, - сказал он, - идемте, у меня четверть часа свободного
времени.
На улице близ почтамта к Шельге подбежал дежурный агент, весь
красный, в пятнах:
- Товарищ Шельга, он ушел.
- Зачем же вы его упустили?
- Его автомобиль ждал, товарищ Шельга.
- Где ваш мотоциклет?
- Вон валяется, -- сказал агент, показывая на мотоцикл в ста шагах от
почтамтского подъезда, -- он подскочил и ножом по шине. Я засвистал. Он -- в
машину -- и ходу.
- Заметили номер автомобиля?
- Нет.
- Я подам на вас рапорт.
- Так как же, когда у него номер нарочно весь грязью залеплен?
- Хорошо, идите в угрозыск, через двадцать минут я буду.
Шельга догнал человека с бородкой. Некоторое время они шли молча.
Свернули к бульвару Профсоюзов.
- Вы поразительно похожи на убитого, - сказал Шельга.
- Мне это неоднократно приходилось слышать, моя фамилия
Пьянков-Питкевич, - с готовностью ответил человек с бородкой. - Во
вчерашней вечерней я прочел об убийстве Гарина. Это ужасно. Я хорошо знал
этого человека, дельный работник, прекрасный химик. Я часто бывал в его
лаборатории на Крестовском. Он готовил крупное открытие по военной химии. Вы
имеете понятие о так называемых дымовых свечах?
Шельга покосился на него, не ответил, спросил:
-- Как вы думаете -- убийство Гарина связано с интересами Польши?
-- Не думаю. Причина убийства гораздо глубже. Сведения о работах Гарина
попали в американскую печать. Польша могла быть только передаточной
инстанцией.
На бульваре Шельга предложил присесть. Было безлюдно. Шельга вынул из
портфеля вырезки из русских и иностранных газет, разложил на коленях.
-- Вы говорите, что Гарин работал по химии, сведения о нем проникли в
зарубежную печать. Здесь кое-что совпадает с вашими словами, кое-что мне не
совсем ясно. Вот прочтите:
"... В Америке заинтересованы сообщением из Ленинграда о работах одного
русского изобретателя. Предполагают, что его прибор обладает наиболее
могучей, изо всех известных до сих пор, разрушительной силой".
Питкевич прочел и -- улыбаясь:
-- Странно, -- не знаю... Не слышал про это. Нет, это не про Гарина.
Шельга протянул вторую вырезку:
"... В связи с предстоящими большими маневрами американского флота в
тихоокеанских водах был сделан запрос в военном министерстве, -- известно ли
о приборах колоссальной разрушительной силы, строящихся в Советской России".
Питкевич пожал плечами: "Чепуха", -- и взял у Шельги третью вырезку:
"Химический король, миллиардер Роллинг, отбыл в Европу. Его отъезд
связан с организацией треста заводов, обрабатывающих продукты угольной смолы
и поваренной соли. Роллинг дал в Париже интервью, выразив уверенность, что
его чудовищный химический концерн внесет успокоение в страны Старого Света,
потрясаемые революционными силами. В особенности агрессивно Роллинг говорил
о Советской России, где, по слухам, ведутся загадочные работы над передачей
на расстояние тепловой энергии".
Питкевич внимательно прочел. Задумался. Сказал, нахмурив брови:
-- Да. Весьма возможно, -- убийство Гарина связано как-то с этой
заметкой.
-- Вы спортсмен? -- неожиданно спросил Шельга, взял руку Питкевича и
повернул ее ладонью вверх. -- Я страстно увлекаюсь спортом.
-- Вы смотрите, нет ли у меня мозолей от весел, товарищ Шельга...
Видите -- два пузырька, -- это указывает, что я плохо гребу и что я два дня
тому назад действительно греб около полутора часов подряд, отвозя Гарина в
лодке на Крестовский остров... Вас удовлетворяют эти сведения?
Шельга отпустил его руку и засмеялся:
-- Вы молодчина, товарищ Питкевич, с вами любопытно было бы повозиться
всерьез.
-- От серьезной борьбы я никогда не отказываюсь.
-- Скажите, Питкевич, вы знали раньше этого поляка с четырьмя пальцами?
-- Вы хотите знать, почему я изумился, увидя у него четырехпалую руку?
Вы очень наблюдательны, товарищ Шельга. Да, я изумился... больше -- я
испугался.
-- Почему?
-- Ну, вот этого я вам не скажу.
Шельга покусал кожицу на губе. Смотрел вдоль пустынного бульвара.
Питкевич продолжал:
-- У него не только изуродована рука, -- у него на теле чудовищный шрам
наискосок через грудь. Изуродовал Гарин в тысяча девятьсот девятнадцатом
году. Человека этого зовут Стась Тыклинский...
-- Что же, -- спросил Шельга, -- покойный Гарин изуродовал его тем же
способом, каким он разрезал трехдюймовые доски?
Питкевич быстро повернул голову к собеседнику, и они некоторое время
глядели в глаза друг другу: один спокойно и непроницаемо, другой весело и
открыто.
-- Арестовать меня все-таки вы намереваетесь, товарищ Шельга?
-- Нет... Это мы всегда успеем.
-- Вы правы. Я знаю много. Но, разумеется, никакими принудительными
мерами вы не выпытаете у меня того, чего я не хочу открывать. В преступлении
я не замешан, вы сами знаете. Хотите -- игру в открытую? Условия борьбы:
после хорошего удара мы встречаемся и откровенно беседуем. Это будет похоже
на шахматную партию. Запрещенные приемы -- убивать друг друга до смерти.
Кстати -- покуда мы с вами беседуем, вы подвергались смертельной опасности,
уверяю вас, -- я не шучу. Если бы на вашем месте сидел Стась Тыклинский, то
я бы, скажем, осмотрелся, -- пустынно, -- и пошел бы, не спеша, на Сенатскую
площадь, а его бы нашли на этой скамейке безнадежно мертвым, с
отвратительными пятнами на теле. Но, повторяю, к вам этих фокусов применять
не стану. Хотите партию?
-- Ладно. Согласен, -- сказал Шельга, блестя глазами, -- нападать буду
я первым, так?
-- Разумеется, если бы вы не поймали меня на почтамте, я бы сам,
конечно, не предложил игры. А что касается четырехпалого поляка -- обещаю
помогать в его розыске. Где бы его ни встретил -- я вам немедленно сообщу по
телефону или телеграфно.
-- Ладно. А теперь, Питкевич, покажите, что у вас за штука такая, чем
вы грозитесь...
Питкевич качнул головой, усмехнулся: "Будь повашему -- игра открытая",
и осторожно вынул из бокового кармана плоскую коробку. В ней лежала
металлическая, в палец толщины, трубка.
-- Вот и все, только надавить с одного конца, -- там внутри хрустнет
стеклышко.
Подходя к уголовному розыску, Шельга сразу остановился, -- будто
налетел на телеграфный столб: "Хе! -- выдохнул он, -- хе! -- и бешено топнул
ногой: -- Ах, ловкач, ах, артист!"
Шельга действительно был одурачен вчистую. Он стоял в двух шагах от
убийцы (в этом теперь не было сомнения) и не взял его. Он говорил с
человеком, знающим, видимо, все нити убийства, и тот умудрился ничего ему не
сказать по существу. Этот ПьянковПиткевич владел какой-то тайной... Шельга
вдруг понял -- именно государственного, мирового значения была эта тайна...
Он уже за хвост держал ПьянковаПиткевича, -- вывернулся, проклятый, обошел!"
Шельга взбежал на третий этаж к себе в отдел. На столе лежал пакет из
газетной бумаги. В глубокой нише окна сидел смирный толстенький человек в
смазных сапогах. Держа картуз у живота, он поклонился Шельге.
-- Бабичев, управдом, -- сказал он с сильно самогонным духом, -- по
Пушкарской улице двадцать четвертый номер дома, жилтоварищество.
-- Это вы принесли пакет?
-- Я принес. Из квартиры номер тринадцатый... Это не в главном корпусе,
а в пристроечке. Жилец вторые сутки у нас пропал. Сегодня милицию позвали,
дверь вскрыли, составили акт в порядке закона, -- управдом прикрыл рот
рукой, щеки его покраснели, глаза слегка вылезли, увлажнились, дух самогона
наполнил комнату, -- значит, этот пакет я нашел дополнительно в печке.
-- Фамилия пропавшего жильца?
-- Савельев, Иван Алексеевич.
Шельга развернул пакет. Там оказались -- фотографическая карточка
Пьянкова-Питкевича, гребень, ножницы и склянка темной жидкости, краска для
волос.
-- Чем занимался Савельев?
-- По ученой части. Когда у нас фановая труба лопнула -- комитет к нему
обратился... Он -- "рад бы, говорит, вам помочь, но я химик".
-- Он часто отлучался по ночам с квартиры?
-- По ночам? Нет. Не замечалось, -- управдом опять прикрыл рот, -- чуть
свет он -- со двора, это верно. Но так, чтобы по ночам, -- не замечалось,
пьяным не видели.
-- Ходили к нему знакомые?
-- Не замечалось.
Шельга по телефону запросил отдел милиции Петроградской стороны.
Оказалось, -- в пристройке дома двадцать четыре по Пушкарской действительно
проживал Савельев Иван Алексеевич, тридцати шести лет, инженер-химик.
Поселился на Пушкарской в феврале с удостоверением личности, выданным
тамбовской милицией.
Шельга послал телеграфный запрос в Тамбов и на автомобиле вместе с
управдомом поехал на Фонтанку, где в отделе уголовного следствия, на
леднике, лежал труп человека, убитого на Крестовском. Управдом сейчас же в
нем признал жильца из тринадцатого номера.
В то же приблизительно время тот, кто называл себя
Пьянковым-Питкевичем, подъехал на извозчике с поднятым верхом к одному из
пустырей на Петроградской стороне, расплатился и пошел по тротуару вдоль
пустыря. Он открыл калитку в дощатом заборе, миновал двор и поднялся по
узкой лестнице черного хода на пятый этаж. Двумя ключами открыл дверь,
повесил в пустой прихожей на единственный гвоздь пальто и шляпу, вошел в
комнату, где четыре окна до половины были замазаны мелом, сел на продранный
диван и закрыл лицо руками…»

"Роман развертывается на фоне кануна первой мировой войны. С середины романа происходит воздушно-химическая война. План третьей части, названной "Судьба мира", выглядит следующим образом: "Война и уничтожение городов. Роллинг во главе американских капиталистов разрушает и грабит Европу, как некогда Лукулл и Помпеи ограбили Малую Азию. На сцену опять выступает Шельга. Борьба его с Кером (сыщик, работающий на Роллинга) и убийство Кера. Россия переоснащивает свои химические заводы на оборону. В Париже начинается революция. Роллинг руководит при помощи Мишеля бандами анархистов. В то же время на острове Гарин готовится стать властелином мира. Зоя Монроз страстно влюблена в Хлынова. Гениальный план Хлынова (почти мой однофомилец, однако! — Хл). При помощи Зои выполняет его. Гибель Гарина. Хлынов взрывает остров. Хлынов летит в Париж и бросается в гущу борьбы. Поражение анархистов. Гибель Роллинга. Победа европейской революции. Картины мирной, роскошной жизни, царство труда, науки и грандиозного искусства". Текст романа, кроме журнальной, имеет четыре книжных редакции (1927,1934,1936,1939). Уже в первой редакции роман был переработан, сведен в одну книгу, изменена нумерация глав, добавлены главы. Последовало 2 переиздания. В 1934 — новая редакция. Многие главы сокращены, отдельные опущены, изменена стилистика. В 1936 г роман издал Детгиз и Толстой переработал его "под детей старшего возраста". Всякие "взрослые эпизоды" убрали, зато Иван Гусев стал чуть ли не главным героем. Именно тогда решена судьба Гарина: он стал робинзоном. В 1939 последовала последняя редакция. Опущенные в 1936 г. места восстановлены, сделаны стилистические исправления.

Что и говорить, книга была изрядно облагорожена. Возможно, она местами стала даже лучше. Но жаль потерянных мест, где Толстой одним абзацем показывает реалии прошедших революционных годов. Например:

Они освещали дикие ущелья, сквозь которые Великий Славянин с шишковатым черепом, с горько и жестко сложенным ртом и большими кистями рук, незаметный, как мужик, неумолимый в решении, как мудрец, стремительный и осторожный, двужильный, практичный и хорошо знающий восторг смертельного риска, — вел армии труда в обетованную землю. Вечерняя заря сходилась с утренней. Величайшие открытия науки были залогом того, что тесные ущелья будут пройдены и Обетованная Земля станет матерью, не мачехой.

или

— Вы не учились в Ярославле, в реальном? (Человек наклонил голову.) — Земляки, — я вас помню. Вы Хлынов, Алексей Семенович. (Наклон головы.) — Три раза я вас встречал после Ярославля, — мимоходом, в хлопотах. Один раз на приемке хлора для армии, — вы работали на военном заводе. Второй — в семнадцатом году, на площади Восстания, — вы митинговали против войны, хотел я подойти, на вас какие-то бешеные старички набросились. Толпа, теснота. А в третий раз, — вы этого не можете помнить, — я вас в девятнадцатом году зимой подобрал на Миллионной, в сугробе. Думал готов, не дышит. Сапоги сдернуты, кто-то уж постарался, лицо распухшее. В мешке за плечами одна керосиновая жестянка, пустая. Доставили в район. Потом я так и не справился, жив ли. Оказывается, вот летим вместе.

В поздних изданиях Шельга с Хлыновым вообще не знаком!

А как занимательны рассуждения о русско-немецких отношениях!

— Вы — мужик, гер Хлынов.

— Вот, что верно, то верно, спасибо. Не так, чтобы мы, мужики, были уж очень хороши. Избы соломой кроем. Обманываем, ругаемся. По пьяному делу вывертываем оглоблю и по голове — тюк? Но — ничего себе, со сметкой. Подтягиваемся. Когда вас мертвой хваткой возьмет Америка, когда рванутся из фабричных ворот немцы под американские пулеметы... увидите, какие отличные ребята в богатырских шлемах встанут на восточной границе... Вперят глаза в страшные туманы грядущего... Нет, Вольф, мы все-таки народ хороший. Нас полюбить нужно, нас еще не любил никто. А что у нас портки рваные, заведем добрые штаны, в полоску. А вы знаете, — сейчас в каждом уездном городишке устраиваются в зимнее время доморощенные университеты, съезжаются из деревень Митюхи с Васюхами, Сашки с Машками. Хотят умными быть? А?..